Концепция инстинкта саморазрушения и ее возможное значение
для криминологии
Р. В. Атаев
Предлагается концепция, согласно которой в основе суицидального, рискованного (отчасти и криминального) поведения лежит общий эволюционно-биологический механизм. Приведены генетические, социо-культурные и социально-психологические аргументы в пользу этого.
Ключевые слова: самоубийство, саморазрушение, инстинкт, преступление, девиация, поведение.
Саморазрушительная мотивация и криминология
В последние десятилетия в суицидологии все большее распространение получает подход, согласно которому самоубийство носит не только «классический» дюркгеймовский характер. Речь идет о попытках расширить определение суицида, включив в него что-то помимо прямого и быстрого саморазрушения, сознательно совершаемого здоровыми взрослыми людьми.
Большинством девиантологов уже признается термин «непрямой суицид», под которым понимается самоубийство, совершаемое опосредованно или в растянутые сроки. Рядом исследователей наряду с истинными и демонстративными выделяется особый третий класс самоубийств — скрытые (Амбрумова А. Г., Тихоненко В. А. , Кондратенко В. Г. , Моховиков А. Н.). Говорят также о «суицидально обусловленном поведении» (Змановская Е. В .). Это и рискованная езда на автомобиле, и занятия опасным бизнесом, и добровольные поездки в «горячие точки», и употребление сильных наркотиков, и самоизоляция. Хорошим примерами такого рода являются людомания (аддикция к азартным играм), болезненная тяга к экстремальным видам спорта, риску как таковому (гэмблинг). Общим местом является представление о том, что основе такого поведения зачастую лежит переживаемая субъективно жизненная неудача. Порой весь образ жизни таких лиц может быть подчинен риску. Другой пример такого, «опосредованного», самоубийства — так называемое «полицейское самоубийство» («cop suicide» в англоязычной литературе) — нападение на сотрудника правоохранительных органов, охранника или часового с целью спровоцировать его на применение оружия.
Понятие «рискованный образ жизни» очевидным образом включает в себя и образ жизни преступника. Классик американского психоанализа Э. Берн указывает на то, что поведение части преступников может носить характер скрытого или опосредованного саморазрушения. Берн говорит о своего рода игре «полицейские и воры», широко распространенной в среде начинающих преступников. Суть ее в том, что «вор» ведет себя так, словно подсознательно желает быть схваченным. Также автор обращает внимание на то, что сотрудники правоохранительных органов знают об этой игре, но не принимают ее в расчет как серьезный фактор.
«Профессиональный преступник стремится сделать свою работу на-столько аккуратно, насколько позволяют обстоятельства. А преступник, играющий в «полицейские и воры», во время работы должен как бы «выпус-кать пар». Считается, что преступник-профессионал не приступает к работе до тех пор, пока не предпримет необходимых мер, чтобы обезопасить себя на случай, если придется иметь дело с законом. А игрок не прочь сразиться с законом «голыми руками». Профессиональные преступники прекрасно осведомлены о существовании игры «полицейские и воры», но сами в нее не играют… То же самое можно сказать и в отношении азартных игроков» .
Еще один пример нам дает виктимология. Речь о так называемом фе-номене «типичных жертв». Определенный человеческий психотип, как из-вестно, словно притягивает к себе преступников и правонарушителей. В этих людях будто запускается некий механизм, который, говоря условно, стремится их уничтожить — причем используя для этого окружающих людей, провоцируя их на правонарушения в отношении жертвы. Сами жертвы вполне могут этого не осознавать.
Таким образом, оказывается, что существует огромный пласт антроп-ной реальности, весьма слабо охваченный вниманием криминологов, соци-альных и эволюционных психологов. Речь идет о саморазрушительной мотивации поведения преступников и их жертв. Несмотря на кажущееся разнообразие, все происходящее с этими лицами укладывается в довольно простую идеализацию.
1. микросоциальная дизадаптация (субъективно переживаемое снижение статуса в референтной группе, социальное исключение, социальная изоляция);
2. психический дискомфорт, душевная боль (психалгия);
3. рискованное поведение.
Касательно психической боли необходимо рассказать о получившем резонанс исследовании, сделанном в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Оно показывает, что стремление входить в состав того или иного коллектива физиологически закреплено в человеческой психике .
Для проведения эксперимента группой под руководством Н. Эзенбергер была создана компьютерная игра. Испытуемые должны были поверить, что каждый из них играет в мяч с двумя игроками. В опре-деленный момент партнеры по игре начинали вести себя так, будто исключали испытуемого из игры. Таким образом, создавалось впечатление, что они отвергали его, закрывали ему доступ к групповой деятельности. Потрясение и боль, спровоцированные у «пациента» ощущением «отверженности», фиксировались в передней части коры поясной извилины (girus cinguli) — то есть именно в том участке коры головного мозга, который в норме реагирует на физическую боль. Исследование доказало, что мозг «ассоциирует» душевные переживания с «настоящей» физической болью. Психалгия (душевная боль), ранее психологами и медиками считавшаяся довольно отвлеченным и не очень серьезным фактором, получила, таким образом, объективный физиологический субстрат.
Самое интересное — эволюционная интерпретация этого факта. Согласно гипотезе Н. Эзенбергер , речь идет об эволюционном механизме, ко-торый возник для подкрепления социального поведения нашего вида. Испытывая боль от социальной изоляции, люди стремятся восстановить единство с группой, что имеет ключевое значение для выживания вида. Лица, по какой-либо причине не сумевшие восстановить социальные связи, добиться признания какой-либо группы, начинают вести себя рискованно и саморазрушительно, что, в конечном счете, приводит к их элиминации стабилизирующим отбором — они погибают, их генетический вклад в будущие поколения уменьшается.
|